![]() |
|
сделать стартовой | добавить в избранное |
![]() |
Искусство, Культура, Литература
Литература, Лингвистика
Искания веры в повести Л.Андреева «Жизнь Василия Фивейского» |
Искания веры в повести Л.Андреева «Жизнь Василия Фивейского» Ничипоров И. Б. Духовная неполнота религиозного чувства главного героя была отмечена еще Д.Мережковским, который указал на его стремление с помощью чуда компенсировать вакуум веры: «Мы о вере о.Василия слышим, но веры его не видим… Бог посылает верующим все житейские блага и охраняет их от всех житейских бед; пока Бог это делает, есть вера, а перестал & dash; и вере конец». Позднейшими интерпретаторами повести справедливо подчеркивался интерес автора к «границам и тупикам человеческой веры», однако с немалой долей категоричности выдвигались тезисы о том, что «экзальтированная вера священника вытесняет из его восприятия реальную многогранность жизни», о том, что «писатель делает попытку показать крушение веры о.Василия как ступеньку к какой-то действенной жизненной философии», что, «отвергнув Бога как мнимую опору, Андреев взыскует к ответу самого человека», при этом «попытки о.Василия найти прочную веру и вести праведную жизнь» порой однозначно оценивались как «бесплодные». Во многих обращенных к повести исследованиях традиционно не прослеживается само развитие мотива веры, не выявляются разнонаправленность и аксиологическая неоднородность этих исканий, что неизбежно ведет к упрощенным выводам. Зачастую не принимается во внимание сложное сопересечение различных типов веры и подходов к ней & dash; вовсе не только у одного о.Василия. Представляет интерес и то, как нравственно-религиозные поиски воплотились в образном мире, поэтике произведения. Уже в экспозиционной части повествования проступает авторская интуиция об антиномизме веры. Просветленное изображение «торжественной и простой», до некоторых пор избавляющей от тяготения «сурового рока» веры Фивейского & dash; «как иерея и как человека с незлобивой душой» & dash; вскоре сменяется проникновением в лабиринты оцепенелой, скованной отчаянием, но не утраченной до конца веры попадьи после гибели сына, когда она «все еще твердила молитву всех несчастных матерей». Намеченная антиномия одухотворенных высот и тягостных испытаний земной человеческой веры раскроется в ключевых образах, лейтмотивах и сюжетных перипетиях повести. Сквозной в повествовании о центральном герое становится ситуация «одного на сцене», запечатлевающая его прямое предстояние Богу и создающая повышенное напряжение сюжетного действия. Переживая еще свежую душевную рану после гибели сына, о.Василий дважды уединяется в поле и обращает к Богу «громкие, отчетливые слова»: «Я & dash; верю». Экспрессивное воссоздание эпизода прямого Богообщения с использованием рядов однородных членов («Угроза и молитва, предостережение и надежда были в нем») отвечает авторской установке на скрупулезное исследование парадоксально накладывающихся друг на друга граней религиозного сознания, психологических оттенков «этого молитвенного вопля» с одновременно звучащими в нем безумием, вызовом, возражением, страстным убеждением.
Вера постигается автором и героем как мощный источник душевной энергии для преодоления катастрофического мироощущения и готовности «снова хворостинка за хворостинкой приняться восстановлять свой разрушенный муравейник». Явленный разговор с Творцом в логике последующей эволюции о.Василия становится частью его внутреннего бытия, все мучительнее разрываемого противоречием между жаждой веры и безотрадной «думой», «тяжелой и тугой». Динамичные перечисления постепенно переходят в замедляющие и «утяжеляющие» ритм повествования лексические и синтаксические повторы, которые приоткрывают адские круги человеческой богооставленности: «… так явственно была начертана глубокая дума на всех его движениях… И снова он думал & dash; думал о Боге, и о людях, и о таинственных судьбах человеческой жизни». Переживая новые потрясения, связанные с рождением идиота, пожаром и гибелью попадьи, о.Василий предпринимает героическую попытку укрепить в себе веру в правоту Высшего Промысла вопреки всему совершающемуся, что вновь выражается ситуацией «одного на сцене»: « & dash; Нет! Нет! & dash; заговорил поп громко и испуганно. & dash; Нет! Нет! Я верю. Ты прав. Я верю». В обрамляющих эту сцену авторских психологических комментариях выявляется неизбывная слабость человеческих ума и мысли перед тем, чтобы вместить в себя веру, не подкрепляемую рациональными основаниями. Этим подготавливаются дерзновенное отречение о.Василия о своего «я», от собственного индивидуального воления, его стремление перейти от гордого «Я & dash; верю» к сокрушенному «Верую»: «И с восторгом беспредельной униженности, изгоняя из речи своей самое слово «я», сказал: & dash; Верую! И снова молился, без слов, без мыслей, молитвою всего своего смертного тела, в огне и смерти познавшего неизъяснимую близость Бога». Подобные превозмогание духом «тесных оков своего «я»», прорыв к «таинственной жизни созерцания» возводят героя на небывалую духовную высоту, приближая его веру к радостной, жертвенной вере первых христиан & dash; в моменты, когда «он верил & dash; верою тех мучеников, что всходили на костер, как на радостное ложе, и умирали, славословя», когда священнические возгласы во время службы он произносил «голосом, налитым слезами и радостью». Всеобщим злу и хаосу он противопоставляет Евангельское Слово об исцелении Христом слепого у Силоамской купели, и это наполняет его новым вдохновением веры: «& dash; Зрячим, Вася, зрячим! & dash; грозно крикнул поп и, сорвавшись с места, быстро заходил по комнате. Потом остановился посреди ее и возопил: & dash; Верую, Господи! Верую!». Однако композиционно порывы к святой вере вырисовываются на фоне враждебной, зловеще хохочущей природной стихии со «свистом и злым шипением метели и вязкими, глухими ударами», а могучий, казалось, голос повторяющего Христовы Слова священника образно уподобляется тому, как «зовет блуждающих колокол, и в бессилии плачет его старый, надорванный голос», и заглушается «неудержимо рвущимся странно-пустым, прыгающим хохотом идиота».
Впоследствии мучительное воспоминание о «колоколе и вьюге», «о каком-то весеннем смехе» промелькнет в сознании о.Василия в кульминационном эпизоде отпевания при попытке воскрешения умершего. Эти композиционные параллели становятся средством выражения отчаянной авторской интуиции об обреченности человеческой веры и устремлений к Богу на поражение перед игрой сил вселенского зла. Так дерзновенная вера на вершинной стадии своего развития неизбежно перерождается, по Андрееву, в радикальный бунт человека против Творца. Неразрешимыми противоречиями преисполнено духовно-нравственное пространство сцены несостоявшегося воскрешения, которая запечатлена через поэтику оксюморонного изображения. То «мятежное и великое», что звучало в восклицаниях священника («Здесь нет мертвых!», «Тебе говорю, встань!»), смягчается и «очеловечивается» его «светлой и благостной улыбкой сожаления к их неверию и страху». Бунтарское вопрошание Бога («Так зачем же я верил? Так зачем же Ты дал мне любовь к людям и жалость & dash; чтобы посмеяться надо мною?») совершается им «в позе гордого смирения», а за мгновение до бунта герой «весь блистал мощью безграничной веры». Контрастное совмещение «мощи веры» и трагического переживания того, как «в самых основах своих рушится мир», не получает в образном мире повести, вопреки возможной авторской тенденции, какого-либо однозначного разрешения & dash; так же, как не имеет его в произведении и антиномия двух типов веры: хрупкой, уязвимой, напоминающей о.Василию доверчивого к «человеческой благости» цыпленка, & dash; и могущественно-страстной, способной возвысить падшее человеческое естество и побудить его к искреннему обращению: «Да будет святая воля Твоя». Именно внутренняя поляризованность религиозного и художественного сознания автора предопределила отмечавшийся исследователями антиномизм жанровых и повествовательных решений в произведении, где «летописно-житийная форма рассказа о событиях» на содержательном уровне вступает в противовес с «антижитийной установкой», направленной на постижение кризиса веры. Духовный путь о.Василия художественно осмысляется и на основе его личностного взаимодействия с прочими персонажами, с иными подходами к вере. Подобная диалогическая модальность изображения намечена соприкосновением сознаний героя и автора, который ведет речь «с позиций страстного «соучастника мировоззренческих поисков героя, бескомпромиссного искателя истины». В плане речевой организации это обуславливает «включение монологов персонажей в авторское повествование… подчинение речи героев, их поступков и внутреннего мира лирической интонации». Неслучайно, что одной из кульминаций в исканиях о.Василия становится момент, когда в совершении Таинства исповеди он открывает для себя значимость иных судеб, неповторимых экзистенций и в то же время универсальную «великую, всеразрешающую правду» о Боге, интуицию о «вечно одинокой, вечно скорбной человеческой жизни»; когда в его индивидуальной картине мира «вся земля заселилась людьми, подобными о.В
И опять-таки чем бы мог на это возразить Савве Андреев? Во всяком случае скорее утвердительный, чем отрицательный, ответ на вопрос о «мировой ошибочке» дает последняя часть трилогии «Жизнь человека». ГЛАВА V «В слепом неведении своем человек покорно совершит круг железного предначертания»,P предсказывает «Некто в сером» жизнь человека. Василий Фивейский верил или хотел верить в Бога, Сергей Николаевич в бессмертный дух, Савва в сверхчеловека. Но вот оказывается, что ничего этого нет и быть не может, а есть только круг «железного предначертания», от которого человек никогда не освободится: он был, есть и будет или жалким, покорным, или еще более жалким, бунтующим рабом «Некоего в сером», бога-дьявола. Сначала рабья благодарность: «Боже, благодарю Тебя за то, что ты исполнил мое желание Я всегда буду верить в тебя и ходить в церковь» Потом рабий ужас: «Я в прахе разостлался перед тобой, землю целую прости меня!..» И, наконец, рабий бунт: «Ты женщину обидел, негодяй, ты мальчика убил Я не знаю, кто ты Бог, дьявол, рок или жизнь,P я проклинаю тебя! Я проклинаю все!..» «Человек» знать не хочет, с кем имеет дело, с Богом или дьяволом,P и прав: нет никакой разницы между таким Богом и дьяволом; «человек» смешивает их так же естественно, как Василий Фивейский или вогульский шаман, который своего боженьку-чертушку то мажет сметаной по губам, то бьет по щекам
1. Проблема поиска истины в одном из произведений русской литературы
2. Этические проблемы в рассказах Н.Н. Носова для дошкольников
4. Л.Н. Андреев. Жизнь и творчество
5. Жизнь и смерть в художественной концепции «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева
9. Происхождение жизни: абиогенез и панспермия. Гиперцикл. Геохимический подход к проблеме
10. Поиск внеземных форм жизни
11. Спор Иуды Искариота с Иисусом Христом в рассказе Л.Н.Андреева "Иуда Искариот"
12. Проблема возникновения жизни на земле
13. Ислам - вера, образ жизни и закон Саудовской Аравии
14. Смысл человеческого бытия. Проблема жизни, смерти и бессмертия
15. Человек в поисках смысла жизни
17. Человек и время в рассказах Л. Н. Андреева
18. Психология предательства в рассказе Леонида Андреева «Иуда Искариот»
19. Нравственные проблемы свободных людей в ранних рассказах М. Горького
20. Проблема человека и цивилизации в рассказе И.А. Бунина "Господин из Сан-Франциско"
21. Жизнь и смерть в рассказе А. И. Бунина «Господин из Сан-Франциско»
25. Поиски смысла и правды жизни
26. Проблема счастья в жизни человека
27. Современная танатология: проблемы клинической смерти или существует ли жизнь после жизни
28. Проблемы религии в “философии жизни”
29. Ислам - вера и образ жизни
30. К решению проблемы формирования здорового образа жизни населения России
31. Условия допустимости веры в смысл жизни
33. Проблема жизни в философии
34. Проблема жизни и смерти в истории философии
35. Проблема жизни и смерти в духовном опыте человека
36. Проблема возникновения жизни на земле
37. Проблемы возникновения жизни и эволюции ее форм
43. Проблема личной ответственности человека за свою судьбу (По рассказам А.П. Чехова)
44. Своеобразие осмысления библейской проблемы борьбы добра со злом в творчестве Леонида Андреева
45. Любовь в жизни и творчестве Василия Андреевича Жуковского
46. Проблема электорального участия в политической жизни
47. Служение Духа Святого в жизни верующего
48. Проблема социально-психологической адаптации инвалидов к условиям жизни
49. Семья: быт и проблема образа жизни
50. Проблема жизни, смерти и бессметия в истории философии
52. Проблема смысла жизни в философской антропологии
57. Жизнь и деятельность К. Э. Циолковского
58. Есть ли жизнь во вселенной
60. Поиск внеземных цивилизаций
61. Краткий рассказ о пульсарах
62. Жизнь и разум во Вселенной
63. Проблема Великого Молчания Внеземных Цивилизаций
64. Абиогинез. Возникновение жизни на Земле
65. Жизнь и творчество Ч. Дарвина
66. Третичный период развития жизни на земле
67. О роли эксперимента в разработке научных гипотез происхождения жизни
69. Биологические периоды в жизни птиц
73. Глобальна продовольча проблема
75. Проблема занятости трудовых ресурсов, их численность. Центральный экономический район.
77. Проблемы размещения производительных сил. Карпатский регион
78. Продовольственная проблема мира
79. Индия. Проблемы и пути их решения
80. Социально-экономические проблемы угольной промышленности
81. Территориальная проблема Курильских островов
82. Глобальные проблемы человечества. Использование Мирового океана
83. Угольная промышленность мира. Проблемы и перспективы
84. Рост населения, проблема продовольствия
85. Деятельность международных организаций ООН в решении глобальной продовольственной проблемы
89. Прибуткове оподаткування підприємств, проблеми та шляхи розвитку в Україні
90. Проблемы и перспективы развития денежной системы России
91. Проблемы налогообложения в Российской экономике
92. Проблемы реформирования налоговой системы в России
93. Проблемы формирования бюджета Ханты-Мансийского Автономного Округа
94. Государственный долг России: проблемы и решения
95. Проблема ограничения административных деликтов от преступления
97. Проблемы защиты авторского права в сфере web-журналистики Рунета
98. Особенности и проблемы правового регулирования договора строительного подряда