|
|
|
сделать стартовой | добавить в избранное |
 |
|
Искусство, Культура, Литература Литература, Лингвистика
Последний поэт Серебряного века. |
Ручка "Помада". 
Горшок торфяной для цветов. 
Гуашь "Классика", 12 цветов. Последний поэт Серебряного века Юлий Халфин Три встречи с Арсением Тарковским И это снилось мне, и это снится мне, И это мне ещё когда-нибудь приснится. Арсений Тарковский Мне всегда снилась встреча с Поэтом. Поэтом, который вмещал бы и тебя самого, и твердь со звёздами, и песню иволги, и две заветные рябины. Лучше всего, если бы это был Пушкин. С ветхой лачужкой, с няней, с таинственной тихой синицей. Он гасил бы свечу, зажигал во тьме “пунша пламень голубой”; жужжало бы веретено, и лилась сказка про то, как “во тьме печальной гроб качается хрустальный”. Сны золотого века безвозвратно растаяли. Я родился через пять лет после смерти Блока. Помню только поразивший меня рассказ дочери Михаила Гершензона Натальи Михайловны. Однажды отец пришёл рано утром бледный, взволнованный: “Сейчас я не могу говорить. Мы как-нибудь сядем, и я расскажу: сегодня я всю ночь бродил по Петербургу с Александром Блоком”. У меня не было такой ночи. Из встреч с великими я помню лишь грех одной невстречи. —Заходите в пятницу, — сказали мне в одном московском доме, — у нас будет Анна Андреевна. Я не зашёл. После смерти великой Анны я уже не ждал встреч. Я знал, что последняя звезда Серебряного века закатилась. Увяла “серебряная ива”. Мы вступили в “безлиственный и безымянный лес”. Он безнадёжно ждал “всеобесцвечивающей зимы”. “Вот и всё, — написал мой современник Самойлов, — закрыли очи гении. Умолкли небеса”. И вдруг — “светлый луч пробился, как в июне”. Мир вновь засиял радужным многоцветием. Мир обретал поэта: Свистели флейты ниоткуда, Кричали у меня в ушах Фанфары, и земного чуда Ходила сетка на смычках. Ночь садилась на подоконник и, “очки волшебные надев”, раскрывала книгу мировых снов. Бабочка с магическими иероглифами на крыльях переносилась с места на место. Она была так волшебно хороша. “Не улетай”, — молил её поэт, — Из тени в свет перелетая, Душа, зачем тебе Китай? О госпожа моя цветная, Пожалуйста, не улетай! Яростная Марина стирала бельё и в гордыне швыряла мыльную пену (это, конечно, была тогда ещё запрещённая Цветаева). Душа поэта покидала тело и, вырвавшись на волю, перелетала от окна к окну, чтобы оставить на память гроздь сирени. Поэт вставил свою синюю лиру в оконную раму, и вечность заглядывала в его комнату всеми своими звёздами. Иногда она просвечивала сквозь его библейские образы. Иногда вселялась в каких-то мифических существ, и поэт ждал своего часа, Пока быки бредут, как боги, Боками трутся по дороге И жвачку времени жуют. Так хотелось что-нибудь узнать об авторе этой неведомой музыки! А он то уверял: “.я по крови домашний сверчок”. То говорил, что с виду похож на Раскольникова. То его портрет проступал сквозь лик его любимого бездомного философа Сковороды. И явно тот же герой угадывался в «Японской сказке»: Я рыбак, а сети В море унесло. Мне теперь на свете Пусто и светло. Это был, конечно, он же, ибо сказал в другом месте о себе: “Ни богатства, ни славы мне в своих сундуках не беречь”; вот и побрёл он, как его рыбак, тихий, босой, смиренный, за своей “благословенной утренней звездой”. Когда же он трогательно рисовал смешного и замордованного верблюда, я был убеждён: уж это он точно о себе.
Но где ж мы видали такой удивительный автопортрет: На длинных нерусских ногах Стоит, улыбаясь некстати, А шерсть у него на боках, Как вата в столетнем халате. .И бродяжил он по пескам с “чужими тюками”, и “копейки под старость не нажил”. Как же не он? Сковорода, японский рыбак. ещё Феофан Грек, ещё таинственный художник, что жил “где-то за горами, над лугами”, “рисовал квадраты и крючочки. звёзды и зверей на небосклоне”. Строки рождали вопросы, и другие строки торопились отвечать на них. И каждый ответ был странен и неповторим. Я узнал, что поэт немолод, и это тоже казалось странным. Мы привыкли думать, что Кастальский ключ поит лишь юных избранников (расставание с юностью Пушкин ощущает как переход к прозе). Ответом было: Не для того ли мне поздняя зрелость, Чтобы, за сердце схватившись, оплакать Каждого слова сентябрьскую спелость, Яблока тяжесть, шиповника мякоть. Первая встреча О нет, я не город с кремлём над рекой, Я разве что герб городской Не герб городской, а звезда над щитком На этом гербе городском. Не гостья небесная в черни воды, Я разве что имя звезды. Не луч световой у тебя за спиной, Я дом, разорённый войной. Не дом на высоком валу крепостном, Я — память о доме твоём. Я схватывал эти лучики, эти неопределённости. Ясности не рождалось. Я уже знал: он дружил с Ахматовой, с Цветаевой. Он видел в Мандельштаме некий образец поэта для себя. Его словарь слагался из журчания ручьёв, стрекотания кузнечиков, но почему-то вдруг из словаря царя Давида. Псалтырь, Библия, а не только строки поэтов-наставников были его учебником. Кто ты? — спрашивал я. Он отвечал: Я ветвь меньшая от ствола России. И вот с этим поэтом мне суждена была встреча. Не в поэтическом сне, не в мечтах — в реальности. Хотя, как и всегда бывает с нами грешными, — встреча лишь наполовину, с неизменным привкусом горечи и досады на себя самого. Поэт сидел рядом со мной за маленьким столиком в буфете ЦДЛ (это было в середине 1960-х). Пунша не было, но он налил мне в бокал золотистое виски, и я судорожно всматривался в его лицо. “Я сижу с поэтом” — “я разговариваю с поэтом” — “поэт угощает меня вином” — “я расскажу моим друзьям, моим ученикам, как улыбался поэт, что говорил”. Сегодня, припоминая эту встречу и пытаясь что-нибудь поведать о ней, я ощущаю себя вдохновенным Иваном Александровичем Хлестаковым, который “с Пушкиным на дружеской ноге”. Да и припомнить что-нибудь более содержательное, чем гоголевский вертопрах, никак не могу. Всё что-то вроде: “Так как-то всё. пейте виски. Большой оригинал”. Зато я мог смотреть на него. Лицо поразило чем-то орлиным (говорили, что в нём течёт и кавказская кровь). Он всё время смотрел куда-то вдаль. Стены не очень большого зала ему, очевидно, не мешали. Я вдруг начал пылко говорить о подлинности его дарования, твёрдо решив, что внедрю в него мысль о необходимости для гения самосознания. О том, что все беды нашей культуры оттого, что таланты не состоялись. “Гений — это Пушкин”, — ответил он. (“Я не стою ни полслова из его черновика”. Но это я прочитаю потом.) “А Пастернак, Ахматова”, — не унимался я. Я требовал от поэта, чтобы он занял своё законное место в поэтическом ряду.
Но меня не оставляло впечатление, что он как-то здесь не присутствует. Я так давно родился, Что говорить не могу, И город мне приснился На каменном берегу. А я лежу на дне речном И вижу из воды Далёкий свет, высокий дом, Зелёный луч звезды. Какие-то люди подходили к нему, он приветливо кланялся, иногда отвечал что-то и по-прежнему отсутствовал. Поэт словно бы глядел на незримый экран, “где судят тени, как на сцене, иноязычный разум твой.” Лазарь выходил из гробницы, летел ему в лицо “белый яблоневый цвет”, нищий философ Сковорода брёл по степному шляху. Кто-то опять подошёл к столику, поэт и ему налил виски (а я-то хотел, чтобы только мне), пожал уходящему локоть. Неожиданно я нашёл тему для разговора. Я вёл тогда в школе поэтический кружок. —У меня в театре есть девушка, её жизненное кредо в ваших стихах: “Я рыбак, а сети в море унесло.” Она такая же не привязанная к миру, как и герой стихотворения. Арсений Александрович почему-то встрепенулся: —Нет, нет, с этими стихами связана такая трагическая история. Он очнулся, был взволнован, кровно заинтересован судьбой неизвестного ему человека. Рассказывал о каких-то событиях, людях. О страданиях, крови, смерти. Я ничего не понимал, потерял нить повествования. Был отчасти смущён его горячностью, но ещё больше тем, что никак не мог соотнести рассказанное со стихами о рыбаке, у которого унесло сети, и вот он бредёт мимо всей вселенной — босой, свободный. Разве не так надо жить? Разве не так живут все герои Тарковского: Комитас, Сковорода, Марина? Разве не в том же смысле говорит он и о себе: “Я сам без роду и без племени”? Я задумался. Очевидно, отвлёкся. Вдруг обнаружил, что он читает: Живите в доме — и не рухнет дом. Я вызову любое из столетий, Войду в него и дом построю в нём. Вот почему со мною ваши дети И жёны ваши за одним столом, — А стол один и прадеду и внуку. Грядущее свершается сейчас, И если я приподнимаю руку, Все пять лучей останутся у вас. Вот всё, что у меня осталось от первой встречи. Говорящая плоть (Некоторые мысли о поэте перед второй встречей в связи с надвигающейся темой смерти) Не я словарь по слову составлял, А он меня творил из красной глины. Речь ниже пойдёт о смерти поэта и о теме смерти в его творчестве. Эту тему хотелось бы предварить размышлением о противоположном: поэт отрицает смерть. Предчувствиям не верю и примет Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда Я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все, бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Бессмертие шло к поэту “косяком”, и он уверенно выбирал сети. Это был, конечно, евангельский образ. Однажды рыбари-апостолы вернулись на берег без улова. Учитель велел им погрузить сети одесную, то есть по правую сторону лодки, и сети сразу наполнились рыбой. (Так и в Судный день, сказано в другом месте, стоящие одесную престола Божия пойдут в жизнь вечную, ошую, то есть слева, — в мир скорби.) И всё же почему рядом такие ледяные слова: “клевета”, “яд”? Почему слова о бессмертии своевольно сочетаются с совсем иными? О! Этот сон! Малютка жизнь, дыши, Возьми мои последние гроши, Не отпускай меня вниз головою В пространство мировое, шаровое! Только потому, что человек еси.
И продолжал, оглядев всех нас: "Ну и что? Разве можно представить Пушкина, выступающего на съезде кинематографистов" Так что против меня было много всяких течений и против Пушкина тоже. А Пушкин для меня, как и для многих и многих русских людей, до сих пор остаётся вечным спутником жизни. Где-то в 22-23-24 года, после того как я более-менее познакомился с поэтами Серебряного века, я всё-таки решил вернуться к истокам, стал читать сначала Державина, а потом уже всерьёз и Пушкина. С тех пор, конечно, я часто открываю его томик. С Пушкиным происходит то же, что и со всей русской литературой. Ещё в 1917 году Ходасевич и Блок выражали опасения, что Пушкин уже не будет понят новыми поколениями, что именем Пушкина мы будем "перекликаться в надвигающемся мраке", как писал Ходасевич в своем эссе "Колеблемый треножник" о Пушкине. Но мне кажется, что за последние двадцать лет мы отдалились от Пушкина ещё больше, чем за предыдущие семьдесят советских. Столько всего за это время навалилось на нас! Никто не мог и предполагать 20-30 лет назад, что сама книга, как таковая, начнет вымываться из человечества, а вместе с книгой уйдёт и литература, потому что экран может, безусловно, существовать только как информативное пространство, но никак не пространство художественной литературы, а тем более поэзии
1. Поэты "серебряного века". Личность и творчество А. А. Ахматовой
2. Мой любимый поэт серебряного века
3. Расскажите о творчестве одного из поэтов "серебряного века"
4. Игорь Северянин – поэт Серебряного века
5. Символический смысл лирических шедевров поэтов серебряного века
9. Николай Степанович Гумилев и эпоха "Серебряного века"
10. Поэзия "Серебряного века". Основные течения и взгляды на них
11. Серебряный век русской поэзии: А. Ахматова
12. Любимые писатели Серебряного века
13. Русская философия серебряного века
14. Серебряный век русской культуры
15. Серебряный век
Форма для выпечки на 9 ячеек "Паровозик", 21,5x29x4,5 см (силикон). 
Мозаика для малышей Игродром "Кнопик", 10 трафаретов. 
Копилка-раскраска "Сова". 19. Эпоха "серебряного века" и Осип Мандельштам
20. Серебряный век в русской литературе
25. Сергей Рахманинов и Серебряный век
26. Русская философия серебрянного века
27. Польско-прусское соперничество на Балтике и Россия в последней четверти XVII века
28. "Серебряный" век
29. Модерн в русской культуре Серебряного века
30. Серебряный век и творчество А.Н. Скрябина
31. Серебряный век русской культуры
32. "Серебряный век" в русском искусстве
Заварочный чайник "Mayer & Boch", 500 мл. 
Детский велосипед "Jaguar" трехколесный (цвет: оранжевый). 
Ежедневник. Гравити Фолз. 33. Древние мифы в поэзии серебрянного века
34. Отражение мира в лирике поэтов XIX века Ф. Тютчева и А. Фета
35. Поэтическое наследие поэта XVII века Мухаммада Имина Хиркати
36. Литература Серебрянного века. Александр Черный
37. Русско-французские отношения последней трети XIX века
41. Тема поэта и поэзии в русской литературе начала XX века
42. Увеселительные сады и вокзалы в России до середины XIX века
43. Каменное зодчество Литвы XIII – XVIII веков
44. Русская архитектура XVII века
45. Росписи Успенского собора Княгинина монастыря XVII века в г. Владимире. История создания памятника.
47. Тонга - последнее Королевство в Океании
48. Международное разделение труда и экономическое единство мира в ХХ веке
Салатники "Хлеб", 2 штуки. 
Вакуумные пакеты с вешалкой 3 штуки: 70х105 см (2 штуки), 70х145 см (1 штука). 
Набор "My Little Pony", 3 предмета. 49. Экономическое развитие Македонии (за последние 10 лет)
50. Гражданское законодательство России в 1 половине 19 века
51. Культура Казахстана 19 века
52. Италия в XX веке
57. Доклад: Страны мира во второй половине XX века. Франция.
58. Проблемы Церкви и религиозного сознания в России во второй половине ХIХ - начале ХХ веков
59. Судебная реформа в XIX веке и ее прогрессивное значение
61. Шпаргалки по истории отечественного гос и права 18-19 века
62. Россия в 90-е годы XX века
63. Россия на рубеже ХIХ-ХХ веков
64. Л.А.Кацва "История России с Древних Времен и до ХХ Века"
Пакеты фасовочные "Экстра" в евроупаковке, 24х37 см (1000 штук), 8 мкм. 
Умные кубики. Контуры. 50 игр для развития интеллекта. 
Тетрадь на резинке "Elements", В5, 120 листов, клетка, синяя. 65. Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке
66. Русская архитектура XVII века
67. Русская церковь и государство в первой половине XVI века
68. Национализм в России в конце 20 – начале 21 веков
69. Россия в 90-ые гг. ХХ – начале ХХI века
73. Культура и духовная жизнь Руси в XIV-XVI веках
74. Основные этапы развития экономики России 9-18 веков
75. История экономики России XVII-XVIII веков
76. История экономики России XX века. 1900 – 1917 годы
77. Фаворитизм в России в XVIII веке
78. Рубенс и фламандская живопись 17-го века
79. Анализ живописных произведений флорентийской школы конца XV - начала XVI веков
Магнит "Harry Potter HBP" Death Eater Masks. 
Ручка перьевая "Silver Prestige", синяя, 0,8 мм, корпус черный. 
Набор мебели игровой "Малыш-2". 81. Кадриорг. Дворцово-Парковый ансамбль 19 века
83. Особенности русской живописи XIX века
84. Костюм Нидерландов XVII века. Голландское барокко. Гармония черного и белого
85. Высокое Возрождение Италии XVI века
91. Проблемма адаптации "чужого" в русской культуре XVIII века
94. Культура Руси XIV - XVII веков
95. Основной 60 летний ритм развития культуры ХХ века 1923-1983 гг.
Кукла-балерина. 
Фоторамка на 10 фотографий Alparaisa С32-019 "Love", 69x35,5 см (белый). 
Кружка фарфоровая "FIFA 2018. Забивака. Россия", 480 мл. 97. Русская культура в начале XX века: Символизм. Религиозные течения в философии
98. Чиновничество в России. XIX век
99. Противоречия и катаклизмы ХХ века, и их воздействия на культуру
